Без изменений
- Куличи будете печь? — спросил сосед в лифте, глядя на мои пакеты с продуктами.
Дело было накануне Пасхи.
С этим стариком я знакома много лет: он живет в нашем доме с того же года, как здесь поселилась бабушка. Да если бы и не знала его лично, ничего страшного. Никогда не отказываюсь от возможности перекинуться с соседями парой слов, пожелать хорошего дня.
- Пасху сварю, а куличи, наверное, не буду.
- А я куличи люблю. Такие, как бабушка в войну пекла, — он прикрыл слезящиеся глаза, глубоко вдохнул воздух, будто вспоминая тот самый запах. Грустно посмотрел на меня. — Такое счастье было ждать, подсматривая, как она замешивает тесто. Как печет его — продуктов всегда хватало только на один кулич. Потом идти с ней святить. А утром есть. Больше никогда таких вкусных куличей не ел.
Я знаю, что в этом году Пасха была ранней и что произошло это месяц назад. Но с того времени у меня из головы не идет дяденька в лифте, выражение лица его.
И эти слова — "больше никогда"...
А еще я вспоминала, как мой папа 1937 года рождения нам рассказывал, что самой вкусной едой для него навсегда останутся оладьи из картофельных очисток. И только после войны он попробовал хлеб с нарезанным на него дешевым пластовым мармеладом. И уж совсем недавно я догадалась, почему гречку — пока позволяло здоровье — папа ел с сахаром и молоком. А макароны любил пожарить на сливочном масле и посыпать сахарным песком.
Вспомнила не раз за этот месяц и наших бабушек. Бабушку Марусю — однажды потерявшую месячный запас карточек на хлеб. И бабушку Таню, получившую диплом педиатра 21 июня 1941 года. Ее, к тому моменту уже беременную, направили сопровождать эшелоны с эвакуируемыми из Москвы детьми.
От нее я узнала, что чаем можно считать ведро кипятка, подкрашенного морковкой. А еще она приучила меня пить кипяток с кусочками нарезанного туда яблока (вкуснее всего выходило с антоновкой) с сахаром "вприглядку". Это когда от куска обычного размера щипчиками откалывался крохотный кусочек, после чего сахарница убиралась со стола и кипяток с настоенным в нем яблоком мы пили, любуясь на белеющую перед нами крошку. Иногда она разрешала его съесть в самом конце, а иногда убирала в сахарницу, где уже было много таких кусочков. По воскресеньям бабушка угощала меня: ставила на стол маленькое блюдечко подсолнечного масла с солью и отрезала кусочек бородинского хлеба в четверть ладони, корочку которого она натирала чесноком. Есть полагалось неторопливо, чувствуя каждую крошку во рту. И "пережевывая сто раз, потому что так вкуснее и полезней".
Воспоминания крепко держали все это время, не отпускали. И я решила спросить друзей — что о Великой Отечественной войне, вернее, что самого вкусного в войну ели их бабушки и дедушки? Я как раз была у одноклассника в гостях, и он тут же вспомнил, что наша классная руководительница Людмила Вячеславовна Серебрякова пережила блокаду Ленинграда. И что по ее рассказам, самым сытым, самым лучшим был тот день, когда мама поймала мышь и поджарила ее на касторовом масле.
Масло! Никогда не смогу забыть рассказ учившего меня французскому Михаила Николаевича Рыгалова, как в оккупированном немцами Париже он, старший из трех братьев, достал по случаю вазелиновое масло. Как мальчики, не дожидаясь родителей, пожарили на нем последние несколько картофелин. И какой страшной оказалась расплата: одного туалета на троих, переживающих страшнейшее расстройство желудка парней, было явно недостаточно.
Пока я записывала, на меня обрушились воспоминания и рассказы о продуктах и блюдах, о существовании которых я даже не подозревала. Оказывается, в эвакуации в Махачкале москвичи быстро научились варить калмыцкий чай: кипяток с добавлением небольшого количества молока и соли. Детям он подавался как суп. Только наесться досыта практически кипятком было невозможно.
Мамы моих подруг рассказывали о красоте орнамента тарелок в детдоме во время войны, который был виден под прозрачной кашей. Как до сих пор едят хлеб с сахаром, держа обеими руками — это было единственное уже послевоенное сытное питание для изморенных детей. И про "горошку" — пюре из гороха, которое ей казалось страшно вкусным. И про яичный порошок по ленд-лизу (государственная программа, по которой США поставляли своим союзникам во Второй мировой войне боевые припасы, технику, продовольствие, медицинское оборудование и лекарства), который на самом деле не был яичным. А одна из мам в свои 5 лет глотала слюну, приговаривая, какая эта слюна вкусная.
Отцам, тогда мальчикам, было не легче. Просто они все больше молчали о войне. Но один все же рассказал, как читал "Легенду о Тиле Уленшпигеле" Шарля де Костера с сумасшедшими описаниями всякой еды. А другой после войны все ел с хлебом, "потому что так вкуснее". Арбуз с хлебом, макароны с хлебом...
Познакомили меня с такими блюдами как пирожки с лебедой, суп из заячьей капусты и конского щавеля. И что цветы акации "подавались" на сладкое. Еще одним вариантом "десерта" был кусочек серого хлеба, брошенный в воду, чтобы он набух. После чего его тоже посыпали цветками акации.
Голодно было не только в городах. В деревне все забрали на фронт. Маленькая сестра бабушки моей подруги страшно умирала: "Вся распухнув, и плакала, просила тыквы. Бабушка пошла к соседке, у которой была последняя тыква, и попросила. Та дала кусочек. Бабушка — сама ребенок — плакала от голода и смотрела, как ее умирающая сестра ест тыкву. А по весне обессиленные дети вылезли из избы на улицу и объели всю траву, которая проклюнулась в округе. Их мать не выдержала этого, собрала в доме все, что было ценного, пошла в город и обменяла на буханку хлеба. Вернувшись, дала каждому по малюсенькому кусочку, а дети плакали и просили еще, но она не давала, потому что они настолько оголодали, что могли умереть с непривычки".
Бабушка другой подруги осталась вдовой в 25 лет с четырьмя детьми. "Последнего отец не видел, он родился в результате визита бабушки в армию к деду в 1940 году. И не приходя из армии, он ушел на войну. Бабушка была учительницей, на хозяйстве оставались ее дети, девочки 37-го и 34-го годов рождения. А обязанностью их брата было собирать для еды кумушки (клеверные головки). И однажды он уснул на полянке, подстелив под голову наволочку для кумушек. На всю жизнь он запомнил, как двухгодовалым оставил всю семью без клевера".
"Когда маминой сестре, родившейся в эвакуации в Уфе осенью 41-го, в 44-м впервые дали яблоко, она удивленно сказала: "какая вкусная картошка".
Только на этих словах я осознала, что не могу понять — как это — в деревне не было яблок. Как могли не прокормить огороды? Почему не заводили домашнюю птицу, скотину. Выяснилось, что при Сталине был налог на фруктовые деревья. На каждое дерево. И такой страшный, что плодовые деревья проще было вырубить. Конечно, когда была возможность, ходили в лес по грибы и ягоды, но вот эта самая возможность... Ведь выходных не было ни у кого, даже у детей, работавших на заводах и фабриках. Налог был и на каждую курицу. Кроме того, эту самую курицу обязывали нести определенное количество яиц. Если не несла, хозяева должны были где-то их достать, сдавать меньше нормы запрещалось. Тем более, налог был на коз, коров, свиней. "Даже после войны бабушка докупала продукты, чтобы сдавать в колхоз, потому что своих не было".
В Пензе самым большим лакомством была свекла. В степях Поволжья есть было нечего. Праздник был, если с тока удавалось вынести "случайно" прилипшими к телу зернышки. Их мололи вручную, смешивали с лебедой — так получались лепешки. Жарили сусликов. Если удавалось поймать. Жаль, что ловить их было сложно и только летом. В Запорожье по степям ловили мышей-полевок и их ели: всю обычную провизию сдавали на фронт.
Многие выживали за счет того, что удавалось вынести с поля, из цеха, из столовой. Часто везло тем, кто устраивался на работу туда, где кормились немцы — там объедки были гораздо лучше. А порой немцы и сами что-то подкладывали для голодающих детей.
Но не все были способны "выносить". "Дед моего мужа был ответственным за продовольственное снабжение, сопровождал эшелоны с продуктами. Несколько раз у него принимали вагоны с мукой и сахаром, а вес выходил больше, чем при отпуске. Его чуть не расстреляли, думали, подмочил нарочно. Хорошо, стали проверять, оказалось, отгружали с расчетом, что "просыплется" по дороге. "Усушка, утруска". Жена просила хоть горсточку сахара принести для ребенка, кто заметит-то из целого эшелона, а тот смотрел на нее, как на умалишенную. Это просто невозможно было, взять и унести".
Рассказов о военной еде, о той жизни становилось все больше. Так я узнала, что "оладьи из очисток были деликатесом. Еще собирали на картофельном поле прошлогоднюю невыбранную картошку, оладьи из нее называли "тошнотики". Мама рассказывала, что более благополучные соседи (они в коммуналке жили) делились на "добрых" и "вредных": добрые отдавали им картофельные очистки, а вредные у них на глазах выбрасывали. А однажды у ее мамы (моей бабушки) украли только что полученные продовольственные карточки на месяц на всю семью, и она решила покончить с собой от стыда перед семьей. Тогда дед (мамин отец) дал ей пощечину, чтобы истерика прошла. И сказал, что с ней они выживут как-нибудь и без карточек, а без нее точно погибнут. Выжили... А папа рассказывал, что очень любил сахар, но получал его только в воскресенье один маленький кусочек, и просить было нельзя. Поэтому он как-то раз в четыре года сказал, что любит картошку (она тоже бывала в доме нечасто), как Ромео Джульетту — с тех пор он, после этой подмены, картошку всю жизнь не любил".
Читая семейные хроники, как крысы съели последнюю хлебную корку, оставленную детям, про хлеб из опилок, я неожиданно осознала, что эти воспоминания, написанные кровью и слезами, постоянно перемежаются словами "счастье" и "любовь". Счастье — совсем простое — его еще называют человеческим. А вот любовь была запредельной. Да и осталась такой. Навсегда. Поэтому два последних рассказа я оставлю без купюр. И без комментариев. Любовь в них не нуждается.
"Прабабушка покупала за копейки серо-зеленые "верхние" капустные листья, которые торговки на рынке обрывали с кочанов и откладывали в сторону. Тушила их, делала солянку. Этим выжили. Бабушка вспоминала, что после войны лет двадцать не могла солянку видеть, даже со шкварками. Никакой капусты. Еще мама вспоминает, как прабабушка отдавала ей кусочек хлеба, а сама потом несколько раз теряла от голода сознание. У мамы так и осталось на всю жизнь внутри, что это была ЛЮБОВЬ".
"В Томске, где наша семья была в эвакуации, был пункт приема золотого песка от старателей. И в какой-то момент разрешили там же принимать золотой лом от простых граждан — в обмен на муку или хлебные изделия. И бабушка рассказывала, что ее мама, моя прабабушка, отдала ей свое и мужа обручальные кольца и велела сдать за хлеб. Бабушка принесла их, а приемщик дает ей молоток и говорит: "Разбейте, мы только лом принимаем". Она взяла молоток и стала бить эти кольца. С внутренней стороны были выгравированы имена ее родителей — на мамином "Андрей", а на папином "Надежда". И вдруг она увидела, что кольца — мокрые. Она сама не поняла сначала, что била молотком кольца, буквально поливая их слезами".
Комментариев нет:
Отправить комментарий